Современная швейцарская новелла - Страница 50


К оглавлению

50

В конце концов, весь город зависит от успехов его огромной строительной фирмы. Ради уборщиц, которых увольняют, никто небось и пальцем не пошевелит. Во всяком случае, отказ Ваннеру нужно обосновать безупречно, чтобы никто из его дружков, адвокатов, членов магистрата, и пикнуть не посмел. Вот так и надрывается немолодой уже человек ради общего дела, пытаясь защитить интересы общественности от коварных козней всесильных «охотников за барышами», как по молодости непочтительно именует их Хоштеттлер. А какова благодарность? Шуточки отпускают, обычные конторские шуточки! Можете себе представить? А кто хоть что-то делает в магистрате? Именно он, «бумажный червь», ха-ха! Никто не любит чиновников, и люди вроде Ваннера умышленно способствуют тому, чтобы их никто не любил. «Поменьше государства!» — вот нынешний девиз, и понимать это надо так: поменьше чиновников, которые глаз не спускают с таких вот ваннеров.

Да, что же поделаешь… А там, за дверью, идет вечерняя торговля. Его жена любит эту пеструю суматоху, особенно рыночные ларьки, где продаются кустарные украшения, самодельная, зачастую чудна́я одежда, экзотические пряности, антиквариат, шляпки, всякий хлам и где можно, к примеру, съесть омлет. Почти как на итальянских рынках, восхищается она. Два года назад она с другой своей подругой побывала в Италии. Покупать-то она почти ничего не покупает, так, всякие мелочи, которые, как ей кажется, могут порадовать обоих детей и внуков. Она любит доставлять радость другим и умеет это делать. «Ах, почему ты уже почти ничему не радуешься?» — недавно сокрушалась она, как всегда мило, без тени упрека. Он и сам этого не знает. Скучный человек, ленивый, нелюбопытный. Даже смеяться от души он не умеет, да и никогда не умел. Друзья? Фриц, его лучший друг, еще со школьных времен, шесть лет тому назад внезапно умер. Роберт уже давно живет в Куре. Других друзей у него нет. Просиживать вечера в ресторанах ему противно. Общительностью он не отличается, анекдотов не знает, вернее, сразу же их забывает. А хоть бы и запомнил — все равно не смог бы рассказать так, чтобы другие смеялись. Уже не в первый раз он спрашивает себя: от кого он мог унаследовать эту занудливость? Против наследственности, это сегодня всякий знает, не попрешь, ею можно объяснить многое, если не все. Отец его умер двадцать шесть лет тому назад. О чем он думал, что чувствовал? Каким был в кругу друзей? Ни малейшего понятия. О чувствах у них не говорили. Да, друзья у него были, это так, они все пришли на кремацию. В сущности, отец был ему чужим. А мать? Трудолюбивая, вечно в заботах. Когда-то, наверно, была довольно бойкой. Последние свои годы она провела в доме для престарелых, постепенно становилась все тише, безразличнее, в конце концов угасла, отрешенная и умиротворенная. Хорошо ли он ее знал, плохо ли? Трудно сказать. Между ними всегда была непонятная дистанция. Обнимала ли она его, целовала ли хоть раз с тех пор, как он вырос? Он не помнит. Вот отец этого точно никогда не делал. Дистанция, пожалуй, верное слово. И это тоже передается по наследству: дистанция по отношению к собственным детям, к жене. И она становится все больше. С годами это ощущаешь острее. Зато Ваннер! Адольф М. Ваннер! Он-то этих проблем не знает, у него друзья повсюду. Он наверняка станет его презирать, такого бесцветного, незаметного Альбина Мозера, и всем, кому только сможет, будет внушать: пусть этот серый бюрократ побережется, а то ему не поздоровится! Но Мозера на испуг не возьмешь. Не ваннеры пока еще заправляют всем и вся, и то плохо, что им это удается наполовину. Но есть еще «зануды», «бюрократы», «упрямцы», которые сохраняют верность общественным интересам и отказываются быть мальчиками на побегушках у частных предпринимателей.

Пойди он сейчас домой, пришлось бы готовить себе что-нибудь поесть — лишь ради того, чтобы жена, вернувшись, не стала бы выспрашивать, почему он ничего не ел, не заболел ли. Рестораны в центре в этот час переполнены. А садиться за чужой столик, смотреть, как едят другие, слушать их болтовню и чувствовать себя при этом незваным гостем, нарушившим покой хозяев, — избави боже. Да и голода он не ощущает. Если понадобится, по дороге домой он может заглянуть на вокзал и съесть в стоячем буфете пару сосисок с булочкой и горчицей. И почему только человек обязан постоянно есть?! Своего рода унижение, если вдуматься! Итак, поститься? А почему бы, собственно, не переночевать прямо здесь, вот взять положить ноги на стол и немножко вздремнуть? Не слишком удобно, но в молодые годы, в армии, он таким образом провел не одну ночь. Хоштеттлер и обе дамы просто обомлеют, если рано утром застанут его в таком виде, бледного, невыспавшегося. Сперва они, конечно, смутятся, растеряются, станут шептаться: вот-де, досталось бедняге. «И все из-за этого Ваннера, из-за склочника!» — возмутится Хоштеттлер. Интересно, а когда жена его хватится? Они давно уже спят в отдельных комнатах. Самое позднее утром, в половине восьмого, она позвонит в контору, озабоченная, взволнованная, почти в панике, и ему придется ее успокаивать, объяснять, что работы было по горло, потому он и решил остаться в конторе, а потом задремал. А Жакмар, лапочка, предложит сварить ему крепкого кофе, по крайней мере он на это надеется, так он себе все это представляет. Кофе будет ему просто необходим. Но все же он предпочтет зайти в кафе «Севилла», что напротив, закажет себе кофе с молоком, почитает утренние газеты. Когда проработаешь полночи, можно позволить себе такую небольшую вольность и вернуться в контору только в половине десятого. А в десять соберется кассационная комиссия.

50