Современная швейцарская новелла - Страница 74


К оглавлению

74

Самым трудным оказался экзамен по физкультуре, поскольку его принимали приехавшие из Беллинцоны комиссары. Все бывшие атлеты. Они нас обмеряли, взвешивали, записывали данные в красную карточку, заведенную на каждого допризывника, а потом экзаменовали. Еще за месяц до их приезда почтальон рассказал нам, что читал, сам уже не помнил где, будто американцы, чтобы не выворачивать при беге ноги, ходят для тренировки носками внутрь, и мы все, как один, начали косолапить. В деревне спрашивали, не рехнулись ли мы часом, не наложили ли в штаны. Нам уже нельзя было без физкультуры, а старики ее считали блажью: и без нее, мол, в люди вышли.

Когда Альбино толкнул ядро, оно упало в двух метрах от него. Комиссар сказал, что норма не меньше двенадцати.

— Учись не только руками работать, — сказал он, — но и головой.

При второй попытке еще хуже получилось: ядро упало прямо перед Альбино, чуть ли не на ноги комиссару. Тот повернулся к своему коллеге, постучал пальцем по лбу и довольно громко произнес:

— Деревенщина.

Альбино на это сказал, пусть ядро они сами толкают, он же ни за что больше к нему не прикоснется.

Я долез до середины каната — и стоп, ни туда ни сюда, руки устали, и между ног натер, опозорился.

— Еще, еще немного, ну!

Но я продолжал висеть между небом и землей, глядя в пустоту, а остальные, задрав головы, глазели на меня, и это продолжалось, пока я не съехал вниз, обжигая ладони.

Комиссар ничего не сказал, только головой покачал и поставил в графе «лазание по канату» даже не единицу, а ноль.


Дети привыкли к сравнениям, хоть я и стараюсь пользоваться ими как можно реже: стараться стараюсь, однако удержаться иной раз не могу, и тогда понимаю, что старею, что постарел. В мое время, в мое время… Вечная история. Вот и получается:

— Вы родились в оческах.

— Что такое очески?

— То, в чем вы родились.

— А в чем мы родились?

— В оческах.

— А ты?

— Ну, что касается меня…

Я не договариваю, теперь им нельзя мешать — по телевизору начались мультфильмы, и я вспоминаю, как в первый раз увидел у Анджело в остерии диапозитивы: в темноте на нас смотрел со стены дон Боско, круглолицый, улыбающийся, гладковыбритый, с вьющимися волосами — взрослый ребенок (это я теперь говорю). В дверь на секунду просовывал голову пекарь, страшным голосом произносил, коверкая фамилию: «Джованни Боко», и хихикал. Ну чем не дьявол? Джованни Боско я боялся по-другому, как будто человек недавно умер, а тебе показывают его портрет. Хотя про него так хорошо говорили — и про любовь к ближнему, и про глубокую веру. Или я боялся темноты, черных платков женщин, сидевших бок о бок на расставленных рядами скамьях? Или приезжего священника, который медленно переставлял диапозитивы и про каждый рассказывал; у него был не похожий на наш выговор и голос, который я долго пытался определить. Теперь я знаю, какой он у него был: мутный, водянистый. Как-то я видел устье печи, когда он сажал хлеб, и огонь внизу. Пекло пеклом. Я стоял на пороге, готовый убежать. Какие только страхи не обуревали меня в детстве!

Детям пора спать, а они затеяли возню у себя в комнате, я выскальзываю на лестницу и начинаю звонить в нашу квартиру. Будто это кто-то из соседей.

Причина спора, как всегда, идиотская, но они-то идиотской ее не считают. И пошло, и поехало. Луиза выйдет замуж за Яна. Кьяра — за Лорана. Стефано…

Через месяц имена суженых изменятся, но спор от этого не утихнет. Ладно, думаю я, включаясь в игру, в таком случае мне посчастливится наконец увидеть Финляндию, Канаду, Германию, если они, дай-то бог, найдут женихов и невест не из здешних мест. Или Швецию, а по дороге — Копенгаген. Я незаметно поглядываю на жену, не наблюдает ли она за мной. Она читает мои мысли, словно в букваре.

— Меня поражает твоя наивность. За день ты успеваешь наяву увидеть столько снов, что ночью храпишь как морж.

Когда она доходит до моржа, дети тут же подхватывают:

— Бегеморж!

— Толстоморжий!

— Азбука Морже!

Последнее слово остается за средней:

— Пузан!

Чем плохо разъезжать по свету в роли деда, навещая зятьев, невестку, внуков? Неужто мне суждено на старости лет стать путешественником? Таким, про которого не скажешь: грехи не пускают. Если меня не ждет конец короля Лира на учительской пенсии. Если я достигну старости — ненавистного ее порога. Или лучше вернуться в деревню? У коз удивительное чувство ориентации, они меня доведут. Коли их всех не отправят к тому времени на бойню.


Они говорят: я поеду в Японию, я куплю квартиру с большой гостиной. Они спрашивают, кто лучше зарабатывает — зубной врач или учитель. Теперь моя очередь усмехаться.

— Я буду зубным врачом.

— А я выйду замуж за зубного.

Сын говорит о сверхзвуковых и космических полетах. Мне кажется это естественным. А о чем я мечтал? Даже не помню. И мечтал ли? Они выбивают у меня почву из-под ног, оттесняют меня в мое внутриутробное детство — похоже, больше мне некуда отступать.

Старшая громко изрекает:

— Никогда не выйду замуж, клянусь.

С минуту стою на лестнице, глядя в пустоту пролета. Спор возобновляется, я опять нажимаю на кнопку звонка. И изрекаю как можно правдоподобнее:

— Соседи пришли. Доигрались.

С верхнего этажа и снизу. Один из них жандарм. Они смеются мне в лицо. Младший садится на кровати.

— Должен тебе кое в чем признаться. Я убью соседей — всех до одного. Та-та-та-та!

Он строчит из воображаемого автомата. Потрясающе! Потрясающе? Ну, это как сказать. Глаголом «убивать» и ему подобными никого уже не испугаешь. Мы каждый вечер смотрим по телевизору последние известия. Лично меня гораздо больше пугают названия болезней. Например, гепатит. Сейчас гуляет гепатит. А что будет через неделю — какая напасть на очереди? В горах под каждым камнем нас подстерегает гадюка. Мы запасаемся сывороткой. Домашний врач все равно что друг дома, постоянный гость. С нами не соскучишься. Не нравятся мне ваши глаза, ну-ка посмотрим язык. Двигаться нужно, спортом заниматься.

74