Современная швейцарская новелла - Страница 87

Девочка пила маленькими глотками горячий кофе, а солдат спрашивал, как ее зовут.

— Эстер, — сказала она, — Эстер Маржолен Вилер.

— Красивое имя.

Девочка кивнула и радостно посмотрела на свои ноги, забинтованные до колен. Она спросила солдата, можно ли ей надеть его каску. Солдат развязал ремень под подбородком и нахлобучил ей каску на голову. Они оба засмеялись и все еще продолжали смеяться, когда вернулись врач и капитан.

7

Снежные подушки прижали к земле безмолвные дома. Ни тропка, ни звериный след не вели к ним, и всадник, как ни всматривался, поскакал в конце концов напрямик через поле. Лохматый снег свисал с крыш; сквозь разбитые окна ветер занес снегом медные сковородки и столы, только из одной трубы вилась чуть живая струйка дыма, а на пороге лежала замерзшая кошка.

Гусар привязал коня, сдернул с плеч накидку, перебросил ее через седло и постучал.

— Кто там? — услышал он женский голос.

— Тот, кто просит, чтобы его впустили.

Задвижка щелкнула, дверь открылась, и он увидел лицо старухи.

— Входите, ради бога.

На столе лежали два перетянутых веревкой узла и посох.

Старуха закрыла за ним дверь, зашаркала к очагу и бросила в дымящуюся топку вещи, сваленные в углу.

— Дров больше нет. Я жгу одежду и башмаки… Отцы и сыновья либо далеко отсюда, либо вовсе умерли, а я уже слишком стара, чтобы рубить соседские двери и столы.

— Соседские двери? А как же соседи?

— Ушли, умерли.

Гусар пробормотал что-то.

— Вы говорите со мной не на своем родном языке, — сказала женщина. — Откуда вы родом?

— Из России. А это правда деревня Баранген?

— Так ее называли.

Старуха сгребла с печи деревянные черпаки, разломала их и бросила в огонь. За ними последовали рукоятки мотыг и топоров, кожаные пояса, ботинки и футляр от настенных часов.

— Время идет и так, — сказала старуха. — Для чего вы ищете эту деревню?

— Ответ вам известен. Ведь никто из этой деревни не может в одиночку попасть на небо. Или вся община, или ни одна живая душа. Один в ответе за другого…

Старуха закрыла глаза и подхватила его слова, заученные наизусть, с безотрадной верой в то, будто превращение воды в лед и льда в воду было чудом, которое устало совершаться.

— Один в ответе за другого. Все за одного, один за всех. Если один крадет, убивает, наводит порчу на людей, клятвопреступничает, лжет и отрекается от бога, другие несут вину вместе с ним. Каждый — часть общего, а общее — не более самой малой частицы каждого. Бог не хочет никаких половинок, и каждый является частью общего.

— Вы богохульствуете, — прервал гусар журчащий поток ее слов. — Но ведь иначе и быть не могло… Не должно быть иначе… Каждый должен думать обо всех, что бы он ни делал…

— А все всегда должны думать о нем, о другом. Это-то и ужасно. Если сосед совершит преступление, никто не попадет в рай.

Старуха села на скамью рядом с гусаром и потрепала его по щеке.

— Вы молоды. Супчик пошел бы вам на пользу. — Старуха поднялась, вынула из печи горшок с ячневым супом и поставила перед ним на стол. — Горячий! А ложки ни одной уже в доме нет. Обождите немного и пейте прямо из горшка.

Гусар поблагодарил ее.

— Завидую городским, — продолжала она. — Там до тебя никому нет дела. Завтра я уйду из этой деревни и пойду искать город. Хоть какой-нибудь. Для старухи всегда найдется работа. Стирать, готовить, шить. Вы бывали в городах?

— Проездом.

— Суп уже остыл. Попробуйте!

— Как пришла сюда, в деревню, беда?

— Явился в этих краях чужак и купил участок земли. Это был скромный и спокойный человек с работящей женой. Они жили уединенно и редко приходили в деревню. Но именно они, не желая того, накликали беду. Они были чужими, а чужое возбуждает любопытство. Однажды ночью, сидя на лавочке с трубкой, кто-то из деревенских увидел, как его сосед крадется ко двору чужака. В испуге, заботясь о загробной жизни всех односельчан, он рассказал о своих подозрениях деревенскому старосте, и с этого часа каждый житель стал следить за подозреваемым. Почти никто не спал по ночам, да и средь бела дня никто не смыкал глаз. Потом каждый стал следить за другими, смотрел, кто полил свое поле щедрее, чем было предписано, смотрел, кто осенью вывез из леса больше дров, чем дозволялось законами лесничества, смотрел, кто в охотничий сезон грубо нарушил границы заповедников. Ничего дурного в этом, как вы понимаете, не было, но каждый мужчина и каждый ребенок, не говоря уж о женщинах, держали ухо востро и смотрели в оба. Вот так забота одного человека о самом себе и о каждом посеяла в деревне подозрительность. А с ней страх, а также ненависть. На дверях вывесили призывы: «Каждый житель нашей деревни должен осознать свою ответственность за общество. Все или никто. С богом!» Как будто души людей поразила чума…

— …поразила чума, — подхватил гусар, — да, она пришла и в мою деревню. И каждый был сражен ею. Каждый.

— Вы были при этом? — спросила старуха.

— Нет. Началась война, и я пошел воевать. Два года я не слезал с коня, а перед последним боем я получил известие… — Гусар запнулся.

— Известие?

— Известие, что все сожжено, разрушено. Самими жителями деревни. Один провинился или был в чем-то обвинен. Все случилось, как здесь. Деревню сожгли, мужчин поубивали, женщины разбежались, дети — кто где. — Гусар поднялся. — Благодарствуйте. Мне нужно ехать дальше.

— Дальше? — спросила старуха. — Куда?

— Я ищу деревню. Такую же, как моя. Я не пожалею времени, чтобы ее найти. Не пожалею времени.