Современная швейцарская новелла - Страница 104

104

И в самом деле, речь об этом человеке зашла только через несколько лет — в разговоре, который я вел с одним прокурором в его рабочем кабинете. Прокурор был другом моей юности, в тот день я пришел к нему в связи с правонарушением, случившимся по соседству; он занимался его расследованием.

Когда я рассказал ему все, что знал, мы поболтали немного, обменялись мнениями о своей работе, и я спросил его между прочим, что в его профессии ему в тягость. Признаться, я ожидал, что он заговорит о постоянном соприкосновении с дурными сторонами человеческой натуры, о бесполезности борьбы со злом. Но услышал нечто совсем другое.

— Нераскрытые дела, — не задумываясь ответил он. — Нераскрытые дела.

Таких дел у него полон шкаф, добавил он и тут же достал ключ, чтобы открыть дверцу. В нижней части шкафа был стеллаж, на котором стояли папки с документами и лежали различные предметы, имевшие отношение к нераскрытым делам, среди них бумажник, обшарпанная ручка от чемодана, старый велосипедный номер, фотография школьного класса, сплошь ненужные мелкие вещи, но оттого, что каждая была связана с преступлением, от них исходило какое-то излучение, в них таился упрек.

— А при чем тут вот это? — Я показал на сине-бело-красный шарф, лежавший рядом со сломанной пишущей машинкой.

Прокурор на мгновение запнулся.

— На нем в камере предварительного заключения повесился человек.

— И что же осталось нераскрытым? — расспрашивал я дальше.

— Все, — быстро ответил он. — Я так и не смог понять, что заставило его покончить с собой.

И он коротко рассказал мне об обстоятельствах ареста и о подозрении.

— И что же удалось узнать об этом человеке?

— Ничего. Западный немец с фальшивым паспортом на имя Ремана. Его настоящее имя мы так и не выяснили, но я не сомневаюсь, у него было кое-что на совести.

Я разглядывал шарф, не решаясь взять его в руки.

— Надо же, на чем умудрился повеситься, — задумчиво проговорил я.

— Да, — сказал он, — меня это тоже поразило.

По пути домой я неожиданно припомнил, что у меня когда-то был точно такой же шарф. Я купил его более двадцати лет назад на Юге Франции, в Авиньоне, куда мы всем классом приехали после выпускных экзаменов. На тамошнем рынке можно было купить все что хочешь — от глиняной посуды до рыболовных принадлежностей. В одном из киосков женщина продавала шарфы. Ее маленький киоск только тем и отличался от других, что в нем можно было купить лишь один вид товара. Все шарфы были копией друг друга, и на каждом в уголке был вышит маленький слоник, своего рода товарный знак хозяйки. Этот шарф я поносил немного, а потом подарил своей первой большой любви, когда провожал ее однажды из кино домой. Она зябла, я набросил шарф ей на плечи, а потом спросил, не хочет ли она оставить его себе. Она обрадовалась, я обрадовался еще больше, теперь я всегда буду у тебя на шее, пошутил я, нет, смеясь возразила она, только когда у меня будет желание.

Вскоре желание у нее пропало, она уехала в Америку и вышла замуж за хирурга-косметолога, меня это почему-то задело за живое, и мы потеряли друг друга из виду.

Удивительная штука память, в ней с поразительной ясностью всплывают сказанные когда-то слова, оживают давно забытые чувства. Я снова стал много думать о той девушке, о том времени, когда мы закончили школу, и все чаще спрашивал себя, что же случилось с тем шарфом, висит ли он, пересыпанный нафталином, в платяном шкафу ее родителей, или его давно отослали куда-нибудь, вместе с другой поношенной одеждой, в помощь пострадавшим от землетрясения и он теперь согревает по утрам шею сербского крестьянина. А может, думал я, она все еще носит его, и от этой мысли у меня становилось теплее на душе.

Я решил навести справки. Родители девушки все еще жили на старом месте, я позвонил им и попросил ее адрес в Америке. Мне показалось, мать была тронута моим звонком и дала понять, что ее дочь не так уж и счастлива за американцем. Я охотно поверил этому, каждый мужчина убежден, что его бывшие подруги не находят счастья в замужестве.

Как бы там ни было, я написал в Америку длинное письмо, не свободное от легкого налета грусти. В нем я спрашивал о судьбе шарфа с маленьким слоником. Надо заметить, что слоник ей особенно нравился. Вечером того же дня, встретив в театре прокурора, я попросил его заглянуть в шкаф и посмотреть, не вышит ли на шарфе маленький слоник.

Он позвонил мне в восемь утра. Слоник был на месте.

— Выкладывай, что ты знаешь об этом шарфе. — В голосе прокурора чувствовалось легкое беспокойство.

— Он с Юга Франции.

— Ах, ты имеешь в виду национальные цвета? Нам это тоже бросилось в глаза. Но при чем тут Юг?

— Тут все дело в слонике, — сказал я.

Большего он от меня не добился, да, собственно, я и сам ничего больше не знал. Таких шарфов имелось множество, может быть сотни, и я мог только сказать, что двадцать с лишним лет назад они продавались в Авиньоне. Вполне вероятно, они и сейчас там продаются. Лучше всего съездить туда и убедиться самому.

Вскоре из Денвера, штат Колорадо, пришло длинное, окрашенное легкой меланхолией письмо, в котором моя бывшая пассия рассказывала о своей теперешней жизни (намеки ее матери подтвердились) и в конце сообщала, что мой шарф она в свое время взяла с собой в Америку, но потом подарила подруге, когда та, получив образование, возвращалась домой в Швейцарию. Подруга взяла его с удовольствием, несмотря на пятна лыжной мази, которые так и не удалось вывести до конца; он был для нее чем-то вроде талисмана. Далее американка писала, что охотно даст мне адрес своей подруги, поскольку тут нет никакой тайны. Каково же было мое удивление, когда в конце письма я увидел фамилию женщины-педиатра, лечащего врача двух моих мальчиков.

104